Вечерний Санкт-Петербург: Интервью с профессором Андреем Степановым
Почему «Мону Лизу» Да Винчи рассказать нельзя, а «Мону Лизу с усами» Дюшана – можно
Андрей СТЕПАНОВ в литературном Петербурге хорошо известен. Специалист по Чехову, профессор кафедры русской литературы СПбГУ; переводчик, познакомивший отечественного читателя, в частности, с творчеством нобелевского лауреата Элис Манро; прозаик, удостоенный литературных премий. Роман Андрея Степанова «Бес искусства: Невероятная история одного арт-проекта», вышедший совсем недавно в издательстве «Азбука», выдвинут на премию «Национальный бестселлер» этого сезона и является одним из явных фаворитов премиального забега. Книга, повествующая, как в один нестоличный российский город высадился, вызвав страшный переполох, десант деятелей отечественного contemporary art и что из этого вышло, сочетает в себе литературный блеск задорно и умело рассказанной истории, злободневность и отточенность разящего фельетона и поистине научную корректность, обстоятельность и компетентность. О том, как и зачем написал эту книгу, Андрей Дмитриевич рассказал «Вечернему Санкт-Петербургу».
– Как возникла идея написать этот роман?
– Идеи не было. Я написал в 2009 году первую главу, но еще не понимал, как это будет продолжаться, что произойдет с этими персонажами. Поначалу у меня было только два героя – Беда и Валя. Потом все стало как-то оживать, и я вновь принялся за эту историю, хотя до самого конца не знал, чем все закончится. Персонажи вели себя крайне самостоятельно.
– Прототипы у персонажей были – Гройс, Гельман?..
– Московские культуртрегеры устраивают на Урале культурную столицу России за счет местного бюджета – этот сюжет показался мне очень характерным для нашего времени и для общества, которое можно назвать «обществом перформанса». Но это все, что связывает текст с реальной жизнью. Большинство героев полностью вымышлены. Синькин – в целом совсем не Марат Гельман, хотя какие-то гельмановские приемы и фразы я использовал. Допустим, когда Синькин говорит губернатору, что через десять лет из ста крупных городов в России останется только пять, если не принять срочные меры, – это цитата. Именно так Марат Александрович десять лет назад окучивал потенциальных спонсоров. Что касается Бориса Гройса – да, признаю, в тексте есть похожий на него герой и прямые цитаты из его работ. Да и, собственно, все там происходящее можно рассматривать как реализацию некоторых идей этого философа.
– Почему современное искусство занимает то место, которое занимает?
– Я не мог в романе сказать об этом прямо, поскольку не писал трактат. Но объяснение у меня есть. Искусство с какого-то момента стало одержимо бесом новизны. Новаторство превратилось в обязательное условие для положительной оценки любого произведения экспертным сообществом. Чтобы быть хорошим, оно должно было быть новым. Такая установка возникла только в конце XIX века, когда завершился промышленный переворот, возникли массовое производство и массовая культура. И началась эта гонка за новизной повсюду, в том числе в искусстве.
– Почему современное искусство столь популярно?
– Вовсе оно не популярно. Если вы гуляете по незнакомому городу где-нибудь в Америке – да где угодно – и захотели отдохнуть, то самое тихое место – это музей или галерея современного искусства. Там хорошо, спокойно, никого нет. Народ ничего не понимает, и что есть искусство, решает не спрос, а куратор. И получается большой экономический пузырь, искусственно надутый с помощью аукционов, галерей, критиков и т. д. В большинстве случаев продается просто идея. Почти четыре миллиона фунтов за холст, разрезанный шесть раз по вертикали: я имею в виду Лучо Фонтану. Что делает художник? Он нарушает плоскостность картины, отрицает одну из сторон классической живописи. Он «прорывается в космос» – вот его мысль. Эта мысль стоит 3 миллиона 800 тысяч фунтов. Одна из примет произведения современного искусства – это то, что его можно рассказать. «Мону Лизу» нельзя, а «Мону Лизу с усами» Дюшана – можно. Вот и я тоже позволил себе придумать несколько десятков таких идей – но уже в сатирических целях.
– И все же почему современное искусство занимает такое непропорционально большое место в экономике? Почему, грубо говоря, за это платят?
– Для любого коллекционера покупка – это инвестиция. Покупают в надежде, что это можно будет перепродать. Это большой венчурный рынок. Среди художников много тех, кого сейчас не знают, а завтра они будут известны и вложения могут иметь огромную отдачу.
– Кто, допустим, инвестирует в Павленского?
– Экономика работает независимо от воли субъекта. Павленский громко заявляет, что не продает свои акции, но если вы зайдете в любую фотобазу, то увидите множество его фотографий, выставленных на продажу. Возможно, какие-то люди обманывают Петра Андреевича и прикарманивают деньги, которые ему принадлежат по праву. Если же ты специально организуешь акцию, которая в принципе не сможет принести тебе дохода, то это выходит за пределы искусства, превращается в жизненный поступок или политический жест.
– Чем отличается политическая акция от произведения современного искусства?
– Наберите в поисковике фамилию Яна Палаха, который сжег себя в Праге в 1968 году. Вы увидите, что в Интернете нет фотографий самосожжения Яна Палаха, он не приглашал корреспондентов и фотографов. А если вы наберете «ФСБ Павленский», то вы найдете тысячи прекрасных фотографий. В этом и разница.
– Группа «Ленинград» в вашем понимании это искусство?
– Я не очень силен в музыке, но тексты мне нравятся, некоторые про себя повторяю, например «Москва сгорела целиком». Клипы смотреть любопытно, но главное – музыка – от меня очень далеко.
– Сергей Шнуров говорит, что музыка, литература – это все кончилось и публике сейчас нужен только цирк. Может быть, современное искусство и есть цирк?
– Давайте подумаем, чем цирк отличается от современного искусства, раз уж от политической акции мы его уже отделили. Цирк – это всегда голое мастерство. В цирке не работают люди, которые не умеют ничего делать.
– У современного искусства есть будущее?
– Вот тут могу сказать определенно: нет. Последние сто лет в искусстве (датируем с «Фонтана» Дюшана) будут воспринимать точно так же, как мы сейчас воспринимаем «темные века», начало Средневековья, когда старое искусство стало невозможно, а новое еще не родилось. Вместо «совриска» возникнут совершенно другие принципы искусства – разумеется, компьютерного, виртуального, совершенно нам неизвестного, поскольку современный видеоарт будет с ним соотноситься как первые кусочки слизи в архейском море с человеком. Ну а на горы мусора в музеях, если они сохранятся, будут смотреть с большим удивлением: как можно было дойти до такого падения?
Автор: Сергей Князев
